EUROMAC VII. Некоторые наблюдения за ходом европейской конференции по музыкальному анализу

Осенью 2011 года (29.09 – 2.10) состоялось заметное событие в мире музыкальной теории: прошла большая конференция под названием EUROMAC (European Music Analysis Conference). Она собрала более 200 докладчиков и еще больше слушателей, приехавших из всех концов Европы в город Рим, под гостеприимные своды старейшей итальянской академии «Санта Чечилия», созданной на основании буллы, изданной папой Сикстом V в 1585 году.

Нынешняя конференция была седьмой по счету и самой крупной из предшествующих: начиная с 1989 года европейские теоретики регулярно собирались для подведения итогов, демонстрации своих достижений и обсуждения насущных вопросов музыковедческой науки. Это были представители шести обществ музыкальной теории: Gruppo Analisi e Teoria Musicale (Италия), Société Française d`Analyse Musicale (Франция), Vereniging voor Muziektheorie (Нидерланды), Société Belge d`Analyse Musicale (Бельгия), Society for Music Analysis (Великобритания), Gesellschaft für Musiktheorie (Германия). К началу проведения конференции был дан старт и недавно учрежденному в Москве российскому Обществу теории музыки. Делегация российских ученых, возглавляемая председателем российского Общества теории музыки, ректором Московской консерватории, доктором искусствоведения, профессором А.С.Соколовым, представляла нашу теоретическую науку в Риме на конференции и на организационном собрании, посвященном вопросу объединения.

Работа конференции проходила по следующему плану. 29 и 30 сентября, а также 1 октября с 9.00 до 19.00 шли доклады, параллельно в шести аудиториях. 2 октября после утренних докладов общее собрание переместилось в Большой зал, и там прозвучали пленарные доклады, призванные отразить наиболее существенную тематику, после чего ближе к вечеру осуществилось организационное заседание глав Обществ теории музыки, провозгласивших Федерацию.

Коснемся кратко основного корпуса докладов. Конечно, абсолютно невозможно было посетить все выступления; впрочем, это риторическая жалоба, так как не менее сложно себе также представить, что доклады звучали бы в общем присутствии (после несложных вычислений можно понять, что 212 докладов, на каждый из которых отводилось 30 минут, включая дискуссию, потребовали бы почти 5 суток непрерывного сидения!). К началу конференции был издан впечатляющий буклет, где можно было прочитать тезисы докладов на английском языке. Это вполне позволяло сориентироваться в сложном «маршруте» конференционных секций и попасть по возможности на все интересующие доклады.

Упомянутый «маршрут» секций был действительно грандиозен: количество секций превышало три десятка, а тематика была предельно широкой. Она включала стили (средневековье, Ренессанс, барокко, классицизм, романтизм, ХХ век), проблемы жанров, различные аспекты «школьных» областей теории (гармония, классическая и неклассическая форма, полифония, ритмика, тембрика), аналитические методы (шенкеризм, герменевтика, психоанализ), проблемы «неакадемической» музыки (музыка кино, популярная музыка), исполнительскую проблематику. Было заявлено также несколько монографичеких секций: Лист, Вагнер, Шельси, Дебюсси. Разброс тем позволяет констатировать, что набор позиций, предполагавшихся к «размышлению» перед конференцией в call for papers, был многократно превзойден в объеме, и если исходить из статистики, то можно сказать, что тематика стихийно отразила определенную иерархию интересов: в центре внимания стоит «вечная» проблема анализа произведения, а вокруг выстраиваются проблемы разных методов и интерпретаций. Что же касается монографических тем, то бурный интерес был проявлен к фигурам Шельси и Листа. Последний попал в поле зрения исследователей вполне закономерно и преднамеренно в свой юбилейный год. А вот специальная сессия, посвященная Шельси (7 докладов), вызвала любопытство: как расценить этот бурный интерес, закономерен он или случаен? Среди тематических тенденций можно было бы также отметить ориентированность подавляющего большинства секций на проблемы «внутримузыкального». Что же касается тем типа «музыка и…», то таких секций было две: «Музыка и эмоции», а также «Музыка и детство».

Кроме собственно докладов, на конференции были также представлены своего рода аналитические «мастер-классы»: выступления, посвященные анализу тех или иных сочинений, входили в рубрику «workshop» и были более продолжительны по времени. На деле, конечно, разница между докладами и мастер-классами была весьма условной: и там, и там можно было услышать аналитические разборы, порой выполненные на высоком уровне, а иногда вполне заурядные.

Научный финал конференции реализовался в виде четырех пленарных докладов, состоявшихся в первой половине дня 2 октября. Общий девиз, под которым проходили эти доклады, был весьма многообещающим: «Музыкальный анализ завтра. Новые перспективы, новый репертуар, новые теории». Перед всеми участниками конференции выступили: итальянский аналитик Джорджо Сангвинетти с докладом «Формульные теории: вызов традиционному анализу?», Питер Берге из Бельгии, представивший коллективное сообщение под названием «О будущей Formenlehre: европейская перспектива», представитель Австрии Ричард Парнкутт, обозначивший свое выступление как «Трансдисциплинарные основания европейской музыкальной теории», и англичанин Филип Тагг с темой «О чистоте тональной терминологии»1. Остановимся подробнее на этих выступлениях, поскольку именно они призваны были символизировать наиболее актуальные идеи современной теории.

Джорджо Сангвинетти, оттолкнувшись от традиционного, по его словам, «подхода к произведению как самоценному смысловому миру», обратился к «миру схем и формул», которые были разработаны в последнее время: «галантные формулы», «формулы партименто», Satzmodelle, формулы каденций, модель обратимого контрапункта и т.п. Строя свой анализ на отыскании в произведениях XVIII века (а также отчасти и XIX) тех или иных формул, итальянский теоретик коснулся проблемы общего и особенного в композиции XVIII века, указав, что использование «формул» не имело ничего общего с плагиатом и что «расцвечивание» той или иной формулы у разных авторов происходило по-разному. Основной вывод доклада сводился к тому, что «сегодня мы признаем формулы (схемы) как сущностный компонент музыкального языка европейской музыки восемнадцатого века». С этим выводом нельзя не согласиться, можно лишь слегка подивиться тому, что он был преподнесен как новое слово в аналитике: сейчас и вспомнить-то трудно, когда в аналитической практике произошел переход к «аутентичным» формам анализа, предполагающим использование исторически соотнесенных теоретических инструментов для анализа музыки того или иного столетия. Наша отечественная практика, во всяком случае, давно воспринимает такой подход как нечто аксиоматическое, и мало кому сейчас придет в голову анализировать музыку И. С. Баха или Г. Шютца не с позиций европейской барочной теории.
Доклад бельгийской группы теоретиков был в своем роде «политическим»: задуман как критическая реплика на события Европейской аналитической конференции 2007 года, проходившей во Фрайбурге (Германия). Там выступали три видных американских теоретика: Уильям Каплин, Джеймс Хепоковски и Джеймс Уэбстер, которые представляли свои подходы к музыкальной теории и анализу. Полемика, развернутая бельгийскими теоретиками спустя четыре года, сводилась к трем позициям:
 

1. американские теоретики опираются в своих подходах на очень ограниченный репертуар музыки венских классиков, в то время как теория формы должна охватывать и раннеклассическую музыку, и музыку XIX века, учитывать географическую и историческую дифференциацию форм,
2. существуют серьезные методологические проблемы, связанные с плюсами и минусами используемого американцами статистического метода, равно как и с представлениями о теоретической иерархии музыкальных параметров,
3. вызывают большие сомнения оценочные суждения, высказанные американскими коллегами в своих работах, а также их слабый интерес к историческим проблемам анализа.

Раздумывая о смысле и ценности этого сообщения, я могла бы сказать, что для того, чтобы общаться на подобные темы, чтобы на равных участвовать в обсуждении таких вопросов, следовало бы иметь возможность подробно знакомиться с работами друг друга: и европейских теоретиков, и американских коллег… К сожалению, наша изолированность от профессионального музыковедения Европы и Америки до сих пор слишком сильна: остается только посетовать, что даже сейчас поработать с такой базой данных, как JSTOR, можно только за плату и только в государственной библиотеке. Возможно ли сдвинуть этот вопрос с мертвой точки — кто знает? Во всяком случае, поставленные бельгийцами вопросы заставляют предположить, что российскому музыкознанию есть что предъявить теоретическому сообществу — вопрос лишь в контактах и переводе наших трудов на иностранные языки.

Об этом же думалось во время доклада Ричарда Парнкутта. Пафос его выступления сводился к тому, что нынешнее музыкознание нельзя ограничивать лишь внутримузыкальными, теоретическими подходами. Следует развивать междисциплинарные направления, где приоритет будет отдаваться «тандемам», состоящим из специалистов разных направлений, одно из которых – гуманитарное (музыкальная теория), а другое — негуманитарное (биология, математика, психология, акустика). Пока автор доклада рассуждал о возможности практической реализации таких исследований, мучала мысль: как же печально, что остаются неизвестными наши авторы классических трудов по музыкальной, например, психологии — Теплов или Назайкинский. И кто должен бы был их перевести?..

Последний доклад Филипа Тагга касался того беспорядка, который, по его мнению, царит в области терминологии. Удивительно, но английский теоретик до сих пор возмущается по поводу термина «атональный» и ставит целью навести такой порядок в терминологии звуковых явлений, который мог бы позволить непротиворечиво использовать одни и те же термины как в «академической», так и в «популярной» музыке — на равных основаниях. Не оспаривая права каждого на собственное мнение, выскажем все-таки свое недоумение: неужели и сегодня нужно бесконечно унифицировать терминологию только ради того, чтобы все «сошлось» на необходимом минимуме терминов? И нет ли привкуса «упрощенчества» в том, чтобы мерить одними и теми же понятиями каденции в музыке барокко и блюзовых квадратах?

И все же не напрасен был «рывок» российской делегации в направлении Вечного города: даже если кажется, что наша теория во многом двинулась дальше, разработана глубже и тоньше, все-таки это не повод почивать на лаврах. Сегодня впечатляет и количество интересующихся музыкальной теорией, и качество аналитических штудий (во всяком случае, у некоторых авторов), и невиданно расширившиеся горизонты новых подходов. Особенно остро ощущаешь свою неинформированность, когда речь заходит о компьютерных методах анализа звука (представленных докладчиками из IRCAM), новом «софте» для аналитиков или новом современном репертуаре (новейшая музыка Европы и Америки).

Что же касается участия российских теоретиков в европейской музыкально-теоретической жизни, то перспектива здесь имеет, по крайней мере, две стороны. Одна — более быстро осуществляемая и ясная: все новое и ценное нужно доводить до сведения нашего профессионального круга, и Общество теории музыки в состоянии выполнять такую задачу. Другая – проблематичная. Потребуются годы и годы работы, чтобы российская теория музыки, в свою очередь, стала достоянием европейских музыкальных кругов. И вопросов — как это сделать? — гораздо больше, чем ответов.

Татьяна Цареградская

_____________________________

1 Giorgio Sanguinetti. Schemata theories: a challenge for traditional analysis?; Pieter Berge (with Felix Diergarten, Markus Neuwirth, Steven Vande Moortele). On the future of Formenlehre: a european perspective; Richard Parncutt. The transdisciplinary foundation of (European) music theory; Philip Tagg. Cleaning up Tonal Terminology.